Андре Бьёрке - Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]

Я поставил вариться яйцо и отправился за газетами. Субботнее происшествие в Аквариуме, как и предполагалось, заняло первую страницу и три полных разворота газеты. Наплыв туристов в воскресенье в Аквариум был большим, чем в самые посещаемые дни летом. Полиции стоило бы задуматься, не внести ли в список подозреваемых под номером один и управляющего.

В газете я вычитал и часть ответов на вопросы, которые задавал себе еще в пятницу. Хенрик Бернер действительно имел отношение к семье Бернеров со Стурхаугена. Отцом оказался Иоахим Бернер, генеральный директор фирмы «Финансового акционерного общества Бернера». Брат же Хенрика, Карл Бернер, владел одним из новых городских отелей с баром и рестораном, дискотекой на первом этаже и комнатами на любой вкус и для любого случая.

Раздался звон часов, возвещавший, что яйцо готово, и я поспешил сунуть его под холодную воду. Затем продолжил чтение.

Хенрик Бернер описывался как слабохарактерный избалованный сын богатых родителей, который большую часть последних десяти лет провел среди наркоманов Бергена.

Я взглянул на имя журналиста. Оказывается, мой старый добрый знакомый Пауль Финкель все еще держит в руках гусиное перо, если, конечно, не изменил ему с клавиатурой какого-нибудь компьютера. Во всяком случае, теперь мне было к кому обратиться, если вдруг понадобится более полная информация.

Однако прежде всего мне надо было подумать об Александре Латоре. Даже ночное романтическое приключение не заставило меня забыть эпизод у Ратуши. Я все еще хотел узнать, кто сидел в том темном «форде», который по иронии судьбы носил символическое имя скорпиона.

Но прежде всего мне нужно было съесть яйцо. Это было все равно что найти на сухом глинистом дне реки золотую жилу. Я отправился навстречу событиям дня с новыми силами.

Отдел по работе с иностранными студентами университета по-прежнему располагался в старинном белом патрицианском доме секретариата на Мусепласс — как раз посередине между Богом и Дарвином: между церковью святого Иоанна и Зоологическим музеем.

Старший консультант Атле Я. Петтерсен с плохо скрываемым неудовольствием провел меня к своему столу и указал на стул, на котором только студент из Индии с многолетним опытом сидения на гвоздях мог почувствовать себя удобно.

Мне так никогда и не удалось узнать, что, собственно, означает буква Я в его имени. Судя по выражению лица, это вполне могла быть Язва. Тонкие светлые волосы у Атле Я. Петтерсена были небрежно зачесаны назад. Похоже было, что он много лет провел в читальных залах библиотеки, скрючившись над книгами, но не получил от этого ничего, кроме геморроя.

Откровенный взгляд Петтерсена сказал мне, что я вряд ли высоко стою в его глазах. «Частный сыщик», — прочел он на моей визитной карточке таким тоном, как будто произносил что-то неприличное, и тут же отодвинул подальше от меня стопку анкет, как будто боялся, что я могу заразить их чем-нибудь или вдруг сам прочту их без его письменного разрешения в трех экземплярах.

— К сожалению, мы не имеем права на разглашение информации.

— К сожалению? По-моему, к счастью.

Он сжал губы и засопел.

— Да я и вовсе не собирался просить о какой бы то ни было информации. Просто дайте мне его адрес.

— Латора? — Он тут же открыл папку с личным делом, хотя и не имел права на разглашение подобной информации.

— Да. Я надеюсь, что это не тайна?

— Нет. — Он полистал немного дело и зачел мне адрес: где-то на Верфтовой улице на Норднес.

Я с преувеличенным усердием записал его. Затем спросил:

— А телефон?

Он посмотрел в папку.

— Нет.

Я доверительно наклонился к нему через стол и с выражением крайней озабоченности спросил:

— Ты не знаешь, почему полиция по делам иностранцев отказала ему в продлении визы?

Он автоматически тоже наклонился ко мне, как бы разделяя мою бюрократическую доверительность. Он даже слабо покраснел:

— Нет, я…

— Ну, ведь ты же наверняка дал ему самую лучшую характеристику?

Он побледнел и вновь стал строгим:

— Ну, вообще-то… Его никак не назовешь усердным студентом.

— Нет?

— Во всяком случае, он не был им два последних года.

— А как ты думаешь, из-за чего?

— Ну, я не… — И быстро добавил: — Ему даже отказали в квартире на Фантофт!

— Да? Это еще почему?

— Ну, там что-то произошло… Какой-то скандал. Поговаривали что-то о наркотиках. Я лично не знаю, но…

Мы напоминали двух госсекретарей, которые решились поверить друг другу маленькие, не совсем соответствующие истине тайны только что утвержденного госбюджета.

— Может, это именно ты дал полиции сведения об этой стороне дела?

Он быстро выпрямился и вновь стал представителем государства.

— Вовсе нет. Чем могу еще быть полезен?

— Это все. — Боюсь, что время Александра Латора истекает.

Он переложил с места на место анкеты, передвинул каталог, и по всему было видно, что он с большим удовольствием отправил бы в архив и меня, и чем скорее, тем лучше.

— Послушай, — сказал он. — У нас совсем не такая уж легкая работа, как кажется. И не всегда все так просто. Иностранные студенты приезжают к нам часто совсем без знания языка. И без малейшего представления о стране, в которую попали. Если ты спросишь, как ее название, они со смешком ответят: «Норд». Но Мы все равно делаем все возможное. Отправляем их на курсы, учим норвежскому языку. Прикладываем массу усилий. Но… Иногда нас не хватает. Иногда. — Он закрыл лежащую на столе папку.

Я помолчал.

— Когда Александр Латор сдал свой последний экзамен в Норвегии?

— Два года тому назад. Слишком давно. — Он даже не открыл папки.

Я кивнул.

— То же самое случилось и со мной в свое время.

— Да?

— А ведь я говорил по-норвежски и знал, что эта страна называется не Норд. Я мог… Наверняка есть и другие причины?

— Конечно. Но Александр Латор вовсе не хотел о них говорить. Он отклонял все наши предложения. Не хотел никакой помощи ни от психолога, ни от наставников, ни от кого другого. — Он указал пальцем на папку. — Бумаги тоже умеют говорить, Веум. И очень понятным языком. Его нельзя не понять.

— Но, как известно, бумаги часто лгут, — парировал я, поблагодарил за помощь и откланялся.

15

Дом на Верфтсгатан оказался трехэтажным отштукатуренным строением с висящим на углу знаком, запрещавшим парковку. Я проехал чуть подальше и остановился около верфи Гергера. То, что когда-то было процветающей рыбоконсервной фабрикой, превратилось в не менее процветающий дом культуры. Там был миллион секций на любой вкус — от карате до курсов по обучению написанию романов. Надо сказать, отличное сочетание для литераторов — с одной стороны, искусство, с другой — умение обращаться с критиками: быстрый удар по шее, и дело в шляпе. Если это не подходило, то можно было пойти на рок-концерт, организовать свою собственную труппу в экспериментальном уличном театре, заняться народными танцами или еще чем-нибудь более или менее полезным. За зданием дома культуры предусмотрительно выстроили причал, куда можно было пойти и утопиться, если не оставалось ничего другого. Кроме того, место по-прежнему было верфью и консервной фабрикой. Чьи-то мечты здесь спускались со стапелей на воду, а чьи-то — закупоривались в железные банки.

Я вылез из машины, пытаясь выглядеть интеллигентно, и направился назад на Верфтовую улицу. В доме было два входа: один с лестницей наверх, другой — с лестницей вниз. В подвальном этаже на окнах были плотно задернуты тяжелые оранжевые шторы, а на двери еще не так давно была прикреплена визитная карточка, о чем свидетельствовали две кнопки и кусочек картонки.

Я постучал, и из окна на первом этаже, как кукушка из часов, высунулась голова пожилой седоволосой дамы. Она строго посмотрела на меня:

— Что вам угодно? Вы из полиции?

Я покачал головой.

— Я слышал, что вы сдаете квартиру.

Она рассматривала меня две-три секунды, потом, вероятно, решив, что беспокойство стоит того, сказала:

— Одну минуту. Я сейчас выйду. — И захлопнула окно.

Спустя секунд тридцать она показалась из главного входа на первом этаже и стала с трудом спускаться по лестнице. В руках у нее была связка ключей.

— Она как раз сейчас освобождается, — сказала она, разглядывая меня.

Она принадлежала к тем бергенским квартирным хозяйкам, что, глядя на вас, прищуривали один глаз, как бы измеряя расстояние, прежде чем раскроить вам голову. Сквозь седые накрученные на домашние бигуди волосы просвечивала кожа головы. Одета же она была в платье ниже колен с передником. На ногах красовались домашние туфли в шотландскую клетку с открытым задником.

— Как раз освобождается? — осторожно спросил я.